- Уберите от меня дурно пахнущий, подлый неуютный мир! Или меня от него! Все равно! Нам двоим вместе не ужиться! - кричала вдрызг пьяная женщина сорока лет, получившая в тесном квартирном окружении кличку "Невежа". Кличка ей подходила. К тому же подчеркивала некий определенный уровень людей, каждый день добросовестно испивавших с нею до дна.
Наверное, на заре своего непобедимого стремления к созерцанию через граненое стекло, в ее квартире, тогда весьма приличной, успел побывать кроме обычной скандальной публики еще и профессор какого-нибудь НИИ. Разочаровавшийся не только в оплате несносного ученого труда, но и в самой целесообразности советской науки. Потом наука перестала быть советской, а заодно и материалистической. Легче от этого никому не стало, ибо американцы как пребывали в выгодном положении по отношению к нам, так там и остаются. Мы же продолжаем исследовать глубины поражающей воображение славянской души. Работы в этом направлении - непочатый край, а потому срочно оставляю эту неблагодарную тему и возвращаюсь к бедной женщине.
Бедолагу держали в цепких руках два милиционера очень свирепого вида, также не совсем трезвых, но зато - при исполнении. Невежа брыкалась, раскидывая довольно ловко по сторонам сопли и зеленую слюну. Громко сообщала всем интересующимся о жутком положении в стране, а также в ее изгаженной неприятностями душе. Но истинно любопытных оказалось не так уж и много. Большинство, равнодушно посмотрев в сторону "газика", пробегало мимо по своим делам. Только несколько притихших собутыльников обиженной женщины тоскливо смотрели, как закрывается задняя дверца самой ненавистной в приличном обществе машины.
После отъезда "бобика" друзья Невежи в полном расстройстве нервов потянулись в сторону разваленного стадиона. Им надо было допить только что откупоренную бутылку "Помпезной" за двенадцать пятьдесят, а также продолжить диспут о том, когда же все это, наконец, закончится?
... Утром солнце нежнейшим своим лучиком коснется небритой щеки дяди Фили, живущего душа в душу с Невежой, а вдали противно пропоет последний живой петух в сарае бабы Клавы. Истошный вопль глупой птицы безжалостно разрушит по-детски невинный сон болеющего за Родину и старый строй сожителя задержанной женщины. Филя проснется, тяжело раскашляется, закурит последнюю оставшуюся папиросу. Затем, вспомнив про бедную женщину, закрытую в жутко пахнущей облезлой комнате с решеткой, из последних сил потянется в шестнадцатый отдел. Выручать. Дабы переместить любимую из невыносимых условий в более терпимые.
Посредине пути, у дорогого магазина, Филя увидит аккуратную избирательную палатку с разными хорошими словами на ней. А внутри, возле столика с газетами, лениво прохаживающуюся тетку с листами для какой-то, очень нужной стране, подписи - от понимающего государственную нужду народа.
Филя подойдет к агитационному столу и с неожиданно прорвавшимися изнутри теплыми чувствами расстегнет ширинку... Он не успеет довести начатое до конца. Филю будут долго воспитывать прямо перед портретами красивых, уверенных в жизни, людей парни интеллигентного вида в черных спортивных костюмах...
... Невежа выйдет через пятнадцать дней. Похудевшая и с признаками раскаяния на лице. Спросит - где Филя? Ей шепотом сообщат, что Филю лечат. Женщина равнодушно кивнет. Скажет - "Скоро это... выборы. Надо узнать - кто даст больше. Соберем... у всех, значит. И чтобы обязательно - на выборы! Так дальше жить нельзя!.."
Но на выборы сама Невежа не пойдет. Будет отмечать день рождения у подруги. И Филя больше не вернется. Из больнички сообщат, что инфаркт был у него... обширный, наверное, от неправильного образа поведения.
А в стране опять установится устойчивое созерцание. Лениво-равнодушное...
